Я вернулся из школы, смотрю: мама сидит грустная около наряженной ёлки. И говорит:
— Всё, Андрюха. Мы теперь одни. Папа меня разлюбил. Он сегодня утром в девять сорок пять полюбил другую женщину.
— Как так? — Я своим ушам не поверил. — Какую другую женщину?!!
— Нашего зубного врача Каракозову, — печально сказала мама. — Когда ему Каракозова зуб вырывала, наш папа Миша почувствовал, что это женщина его мечты.
Вот так раз! Завтра Новый год, день подарков, превращений и чудес, а мой пана отчубучил.
Я боялся взглянуть на мокрого ивана. Это наш цветок — комнатное растение. Он без папы не может ни дня. Как папа исчезает из его поля зрения — в отпуск или в командировку,— наш мокрый иван... сбрасывает листья. Стоит с голым прозрачным стволом, пока папа не вернётся,— хоть поливая его, хоть удобряй! Не мокрый иван, а голый вася.
Иван был мрачнее тучи.
— Уложил в новый чемодан новые вещи,— рассказывала мама,— и говорит: «Не грусти, я с тобой! Одни и те же облака проплывают над нами. Я буду глядеть в окно и думать: «Это же самое облако плывёт сейчас над моей Люсей!»
Насчёт облаков папа угодил в точку, ведь зубодёрша Каракозова жила в соседнем доме, напротив поликлиники. И я, конечно, сразу отправился к нему.
Как можно разлюбить? Кого? Маму??? Бабушку?! Дедушку Сашу?!! Да это всё равно что я скажу своему псу (у меня такса Кит); «Я разлюбил тебя и полюбил другого — бультерьера!». Кит уж на что умник — даже не поймёт, о чём я говорю!

Я позвонил. Открыл мой папа Миша. — Андрюха! — Он обнял меня.— Сынок! Не позабыл отца-то?! И я тоже его обнял. Я был рад, что его чувства ко мне не ослабели! Тут вышла Каракозова в наушниках. У нее такие синие лохматые наушники. Она в них уши греет. В квартире у неё невероятный холод. Сидят здесь с папой, как полярники. Папа весь сине-зелёный. — Мой отпрыск,— с гордостью сказал он ей.— Андрюха. А Каракозова: — Молоток парень!  Папа: — Может, будем обедать? А Каракозова: — Надо мыть руки перед едой. Пока мы с папой мыли руки он мне и говорит: — Врач Каракозова Надя — веселый культурный человек. У неё широкий круг интересов. Она шашистка, играет в пинг-понг. Была в шестнадцати туристических походах: пять из них — лодочные. — Вот здорово! — говорю.

Я сразу вспомнил как мама однажды сказала: - Андрюха вырастет и от нас уйдёт. А папа ответил: " Давайте договоримся: если кто-нибудь из нас от нас уйдет, пусть возьмёт нас с собой".
Тут Каракозова внесла запеченную курицу в позе eгипетского писца: выпуклый белый живот, полная спина и крылышки сложил на груди. Она не пожмотничала — положила нам с папой каждому крыло, ногу и соленый огурец.
— Огурцы, — важно сказал папа, - Надя солит сама в сoке красной смоpoдины.
— Немаловажен укроп говорит Каракозова. - Только укроп нужно брать в стадии цветения.
Видно было что она по уши втрескалась в нашего папу. И правильно сделала! В кого ж тут влюбляться из пациентов кроме него? Вон он какой у нас как наворачивает курицу! В жизни бы никто не подумал, что этому человеку сегодня вырвали зуб!
— Надя — прекрасный специалист с нежностью сказал папа.
— А я вообще люблю вырывать зубы. — Каракозова улыбнулась. — Вайнштейн не любит. Так я и вырываю за себя и за него.
Папа переглянулся со мной — дескать видишь, какая славная. Я сделал ему ответный знак. Папа был в ударе. Усы торчат. Взор горит. И много ошарашивающего рассказывал он о себе.
Рассказ у него шел в три ручья. Первый — за что папа ни возьмется, выходит у него гораздо лучше всех. Премии и первые места на папу валятся — не отобьешься! И у нею есть все данные считать себя человеком особенным, а не каким-нибудь замухрышкой.
Второй — что в семье, где он раньше жил (это в нашей с мамой!) его считают ангелом.
— Скажи, Андрюха, я добрый? — говорил папа. - Я неприхотливый в еде! Я однолюб! И два моих принципа в жизни — не унывать и не падать духом!
Третий ручей был о том, какую папа Миша играет огромную роль в деле пылесошония и заклейки окон. И чтоб не быть голословным он вмиг заклеил Каракозовой щели в окнах, откуда вовсю дули ветры с Ледовитого океана. А также, хотя Каракозова сопротивлялась, пропылесосил ей диван-кровать.
— Может, у вас есть клопы? Или тараканы? — спросил я у Каракозовой. — Папа всех здорово морит.
— Миша — это человек с большой буквы! — ответила она с нескрываемой радостью.
Я стал собираться. Папа вышел в переднюю меня проводить. Он спросил, завязав мне на шапке-ушанке шнурки:
— А как вы без меня, сынок? Кит в живых? Вы смотрите, чтоб вас не ограбили. Сейчас очень повысился процент грабежей. Сам должен понимать, какой сторож Кит.
Кит умирает от любви к незнакомым людям. Если к нам вдруг заявятся грабители, он их встретит с такой дикой радостью, что этих бандитов до гробовой доски будет мучать совесть.
— А как мокрый иван? — спросил папа.
— Не знаю,— говорю.— Пока листья на месте. По вид пришибленный.
Что-то оборвалось у папы в груди, когда он вспомнил про ивана.
— Я просто чудовище,— сказал он. — Надя! Дома мокрый иван! Вот его фотография. Здесь он маленький. Мы взяли его совсем отростком... За столетник-то я спокоен — он в жизни не пропадёт. А иван без меня отбросит листья. Надя! — Папа уже надевал пальто.— Пойми меня и прости!..
— Я понимаю тебя,— сказала Каракозова. — Я понимаю тебя, Миша. Ты не из тех, кто бросает свои комнатные растения.
— Я с тобой! — вскричал папа.— Одни облака проплывают над нами. Я буду смотреть и думать: это же самое облако проплывает сейчас над моей Надей.
— Да вы приходите к нам праздновать Новый год! — сказал я.
— Спасибо,— ответила Каракозова.
— Но моя Люся,— предупредил папа,— не может печь пироги. Она может только яйцо варить.
— Ничего, я приду со своими пирогами, — тихо сказала Каракозова. И мы отправились домой с папой и с чемоданом.
А мама, и Кит, и мокрый иван, и даже столетник чуть листья не отбросили от радости, когда увидели нас в окно.